вступление
– Мальчик, ты просишь скинуть двадцатку, это по доллару на каждый галлон и это ниже себестоимости! – «мальчик» пытается заискивающе посмотреть на видавшего виды торговца, но его новое лицо очевидно преображает скромную эмоцию в какую-то очередную гримасу – «мальчик» ещё не привык к этому. Но по косому взгляду торговца не остаётся сомнений, что всё это из-за гримас его нового лица.

Честно говоря, «мальчик» и сам исключительно с сомнением смотрит на своё отражение каждый раз, как проходит мимо зеркальных витрин.

А на этой планете почему-то слишком много зеркальных витрин.

Хотя именно такой безвкусицы и следовало ожидать от замшелой планетки в штопоре Ориона.

Но это не имеет значения. «Мальчик» смотрит на часы.

Вторник подходит к своему логическому завершению, до четверга в этой вселенной оставалось не уж много времени.
«Мальчику» ничего не остаётся, как попытаться привести мысли в порядок и совладать с новым лицом уже перед другим торговцем. Потому что этот шанс явно потрачен. Торговец, на груди которого зачем-то написано «Привет, я ангел», уже махнул на него рукой. И в большинстве невербальных языков это вполне понятный жест, означающий, что тебе пора искать другой путь.

«Мальчик», чьё имя любому аборигену просто не удалось бы выговорить, очень спешил. А новое лицо никак не хотело принимать участие в заключении выгодной для «мальчика» сделки. «Мальчика» это сильно раздражало. Ведь, когда тебе уже за сотню лет, за плечами у тебя миллиарды парсеков, а на плечах – судьба собственного межгалактического бизнеса по не-везде-незаконной торговле редкими странностями, не грех испытывать раздражение от того, что миссия проваливается, потому что у тебя вдруг лицо гуманоида, которое не умеет торговаться.

Но он опытный, он опытный и сообразительный, он – высший класс. Лицо в очередной витрине было настолько отталкивающе возгордившимся, что «мальчик» тут же скривился. Так дело не далеко пойдёт.

– Мне 10 галлонов! – уверенно заявляет «мальчик» торговцу в следующей лавке. И кладёт идеально ровные бумажки в неидеально чистое блюдце для денег, стоящее перед очередным торговцем.

– Чего?

– Мо… Мо?.. – «мальчик» учил местный язык наспех, и нужное слово вроде как испарилось из его головы, хотя ещё до долгого спора с предыдущим торговцем, он помнил это слово. – Жидкости из… небольшой смешной штуки… Жидкости из этой забавной земной штуковины… – «мальчик» даже отвернулся от торговца, чтобы негодующе посмотреть на своё новое отражение, ища помощи.

– Ты наркоман что ли? Иди бери свои галлоны.

«Мальчик» счёл это добрым знаком и с воистину мальчишеской прытью побежал мимо стеллажей в поиске желаемого. Бутыли плохо помещались в двух его гуманоидных руках, но не то что бы его это как-то притормаживало.

– Молоко? Жидкость из штуковины – это молоко? – в голосе торговца только сейчас появился интерес к происходящему, он даже отвлёкся от своего коммуникатора.

«Мальчик» счёл это плохим знаком и ответил скупо:

– Я не местный.

Кассовый аппарат пропищал, опознавая штрихкод, торговец без особой инициативы начал тыкать по клавиатуре, а «мальчик», схватив обратно свой драгоценный товар, постучал по бумажкам на блюдце:

– Вот ваша валюта.

И побежал.

То есть, как существо, прожившее достаточно и успевшее обремениться чрезмерным самоуважением, он быстро удалился из лавки.
Самоуважение при этом лишь немного возмутилось.

Опыт в межгалактических путешествиях ни коим образом не помог «мальчику» в управлении новым гуманоидным телом с 10 галлонами земной жидкости из их этих штуковин. Особо бесполезным этот опыт показался, когда «мальчику» навстречу ринулась толпа землян, упрямо не желавших его пропускать.

– Эй, ты! Наркоман чёртов! – доносилось издалека, и «мальчик» лихорадочно стал озираться в поиске места, где припарковал свой транспорт.

Почти пойманный, почти ущемлённый в своём профессионализме, «мальчик» завернул в переулок между двумя светоотражающими махинами – они даже приблизительно не скребли небо, но земляне всё равно называли их небоскрёбами, и сейчас этот не имеющий значения для вселенной факт ещё больше, чем прежде раздражал «мальчика». Он на ощупь нашёл боковую дверь своего транспортного средства, сгрузил туда бутыли с жидкостью, после чего помчался к двери пилота.

Почти поймавший вора, почти гордый собой, подгоняемый попранным чувством справедливости, продавец продуктового супермаркета завернул в переулок между двумя уродскими стеклянными высотками – в конце переулка стояло несколько мусорных баков, а высокий забор преграждал вору путь к дальнейшему бегству, и продавец супермаркета около секунды наслаждался сладким чувством ликования. Но потом он осознал, – несмотря на то, что зрение и восприятие землян, коим обладал продавец, во всю противились этому осознанию, – он осознал, что вор кидает бутылки с молоком на асфальт, но до него они не долетают – просто исчезают на полпути. Ещё продавец слышит звук, с которым молоко исчезает, – похоже на глухой звук приземления тяжёлой пластиковой бутылки на нечто мягкое. Продавец не думает, повинуется только собственным недовольством, когда бежит к вору, спотыкается о что-то больное и прозрачное, на ощупь похожее на бампер, а потом не отнимая рук от больного и прозрачного, уже когда оно движется, медленно начиная ускользать, нащупывает какой-то крючок или ручку, дёргает, открывая дверь в очень материальный и однозначно непрозрачный салон. Продавец заскакивает в него на ходу, весь пышет праведным гневом на обидчика, но теряет дар речи, постепенно осознавая неосознавательность происходящего.

Впрочем, «мальчик» тоже теряет дар речи, ведь щит его транспортного средства должен не допускать того, чтобы земляне с их узким спектром восприятия смотрели в его сторону, и что уж говорить о том, чтобы земляне заметили его и решили, осмелились к нему прикоснуться. Неужели эта жидкость настолько ценная даже на этой планете?

Дар речи вообще, кажется, решил покинуть эту подворотню, потому что парочка жителей этой прекрасной мусорки, до этого весьма бодро обсуждавшие религию или политику и наслаждавшиеся найденными в одном из мусорных баков остатками чей-то трапезы, тоже замолкли. Они точно видели ноги, торчавшие из ниоткуда и стремительно удалявшиеся из переулка. Они точно это видели, но физически не могли этого осознать.

Бездомные первыми обрели дар речи вновь и продолжили разговор с того места, на котором остановились. Будто и не было ничего.

«Мальчику» и продавцу продуктового магазина было куда сложнее игнорировать реальность.
раздупление

– Я автостопщиков не принимаю! – «мальчик», тот самый Кукумбарсений-Джахнатовустрапонт Транкавилор Третий, который является очень почти-всегда-честным бизнесменом из окрестностей Бетельгейзе, со всем самоуважением, коим обладает в мере весьма чрезмерной, пихает непрошенного пассажира в макушку, пытаясь вытолкать его из своего космически навороченного шаттла. И делает это, естественно, с огромным самоуважением и толикой брезгливости. Не хватало ещё мышей или пиявок подцепить от этого земного гуманоида.

КаДэТэТри (всегалактически принятые нормы сокращения имён подразумевают, что любое сокращение имени обязано быть кратким, но вмещать в себе все необходимые для идентификации данные) умело лавирует между примитивными земными автомобилями по оживлённой городской дороге. Он сильнее давит левой рукой на макушку разъярённого (если этот экземпляр не разъярён, то слухи о цивилизованности землян во стократ преувеличены) торговца, а правой держит штурвал, и это в очередной раз заставляет КаДэТэТри сокрушаться по поводу этой новой, удручающе двурукой, гуманоидной формой.

– Да и ты без полотенца. А без полотенца тебе точно сюда нельзя. Сейчас такие времена – никуда нельзя автостопщику без полотенца. С полотенцем, в общем-то, тоже не везде можно, но без полотенца… – КаДэТэТри цокает языком и ещё сильнее толкает непрошеного гостя в макушку. – Господин торговец, одумайтесь, – он очень хочет решить вопрос по-хорошему, потому что у него ни времени, ни лишних (совсем уж не лишних сейчас) рук, чтобы решать эту проблему как-либо иначе, но господин торговец почему-то продолжает цепляться за обивку сиденья.

Впрочем, снова-таки, стоило ли ожидать чего-то другого от жителей замшелой планетки в никому неизвестном штопоре Ориона?

+++

Это по всем законам всемирного тяготения должен был быть обыкновенный, ничем не примечательный, такой же унылый день. Как и сто двадцать три дня этого года. Как и предыдущие… в общем и целом, это должен был быть обычный день, и Антон искренне планировал ебланить всю смену, играть в игры на телефоне и по-минимуму контактировать с нечастыми посетителями магазина. Вообще, если быть честным, то планировал он совсем не это, но его мама — а по счастливой случайности ещё и босс, а точнее владелица магазинчика — решила всё за него. И теперь ему приходится просиживать тут весь свой выходной и страдать хуйнёй.

Но, как известно, планы имеют свойство рушиться как воздушные замки. И планам Антона явно не суждено было исполниться в той степени, в которой хотелось бы.

Сначала к нему пришли какие-то обдолбыши и пытались то ли купить дурь, то ли продать дурь, он так и не понял, погнал их, к счастью даже не воспользовавшись тревожной кнопкой. Потом к нему пришла полуглухая старушка и очень-очень долго спрашивала, свежая ли колбаса на прилавке. А Антон в душе не ебёт, свежая она или прошлогодняя, но сегодня не первое января, поэтому эта шутка в любом бы случае не зашла. Пришлось поклясться — в бога Антон всё равно не верит — что свежая. Всё равно не ему отдуваться. Маме, конечно, но похуй.

А теперь вот до Антона доходит какой-то типок, который несёт какую-то несусветную хуйню, и Антону хочется послать его туда же, куда ушли те обдолбыши часом ранее, но этот нарик какой-то особенный. Он берёт кучу бутылок молока, кладёт на прилавок две сотки и съёбывает, блядь.

Возмущённое Антоново “Эй, блядь, этого мало!” он уже, конечно, не слышит. От матери — от босса — нагоняй получать не хочется, как бы, ну, блин, всё-таки мама, и всё-таки её типа-бизнес, Антон быстренько перепрыгивает через прилавок, наспех запирает магазин — едва не роняет ключи при этом, он очень ловкий молодой человек — и мчит за наглым нариком-молококрадом. Тот, в свою очередь, почему-то прибавляет шагу.

Следующие картинки, представшие пред очи Антона, вообще не описываются человеческим языком, а нечеловеческих Антон не знает, поэтому смотрит на всё вот это сначала с отвисшей челюстью, а потом с немалым ахуем. Мало соображая, что вообще делает и зачем, он прыгает в невидимую хуйню, которая оказывается какой-то странной тачкой, что ли, и получает в ответ, что автостопщиков этот тип-нарик-молококрад не берёт.

— Да какие, нахуй?.. — возмущению Антона нет предела.

Мало того, что его покой потревожил этот странный хуй, так тот его ещё и обокрал, не дал пройти уровень и доубивать Босса в очень важной миссии, так ещё и возмущается — это же он вроде возмущается, да? — теперь как-то странно, заливая Антону в уши что-то про полотенца. Какие, блядь, нахуй, полотенца? Что вообще? При этом он, на минуточку, уже даже не стоит на месте, и они, судя по всему, уже мчат по дороге, правда, кажется, по встречке, и Антон только и успевает каждый раз маленько умирать и охуевать оттого, как этот странный тип уворачивается от летящих ему навстречу автомобилей.

— Перестраивайся, еблан! — орёт он, закрывая голову руками на очередном повороте. Он конкретно игнорирует то, что его пытаются на ходу выпихнуть из машины — несколько минут назад кажущейся невидимой — и находит ремень безопасности, пристёгивается и хватается за ручку на дверце, захлопывая ту плотно.

Когда они перестраиваются в нормальный ряд, повернув направо, Антон может наконец выдохнуть и посмотреть на своего “похитителя”. Тот выглядит обычно, но всё же странно. Одет странно и говорит он странно, и машина у него странная, невидимая, что ли, блядь, в самом деле?

— Ты чё за хер вообще? — да, он решает, что это самый важный вопрос во вселенной на данный конкретный момент. А такие вопросы как “почему твоя тачка невидимая?” или “при чём тут полотенца?” или “высадите меня, пжалуйста, многоуважаемый господин, вон на том перекрёстке и не забудьте доплатить ещё пятьсот рублей” вообще не появляются даже в голове Антона. А нахуя?

+++

Вывод напрашивается сам собой. Вывод странный и неутешительный. На этой маленькой безынтересной планетке очень, до страшного, проницательные люди. Ведь выходит, что он, Кукумбарсений-Джахнатовустрапонт Транкавилор Третий, в самом оскорбительном и пренебрежительном смысле этого слова таки и есть – мальчик. Самое несмышлёное из всех разумных существ в этой и всех соседних вселенных.

КаДэТэТри трудно примириться с этим.

КаДэТэТри кусает губы и хмурит брови, он с неохотой признает (но никогда в этом не признается), что категорически плохо подготовился к миссии. Стоило всё же потратиться на вавилонскую рыбку, необходимо было выделить на миссию больше времени и денег, не помешало бы получше спрятать свой шаттл, и, конечно, было глупо не подготовиться к агрессии со стороны аборигенов и не взять с собой средства самообороны. Шокер сейчас очень бы пригодился.

Попытки вытолкнуть непрошенного гостя из шаттла не имеют никакого эффекта. Этот наглый тип только прочнее устраивается в кресле второго пилота, даже ремень безопасности защёлкивает. С этим срочно нужно что-то делать, – думает КаДэТэТри, но, вместе с этим, он совершенно точно не фонтанирует идеями на этот счёт.

Торговец произносит около пяти слов. КаДэТэТри предполагает, что слов пять. Также он предполагает, что слов может быть меньше или больше. Самым наивным его предположением является то, что торговец вообще произносит слова, имеющие значение.

КаДэТэТри не понимает ни слов, ни реакций торговца, но предпочитает не отвлекаться на всё это. Ведь движение на трассе, по которой движется космически навороченный шаттл КаДэТэТри, больше похоже на движение среди пояса астероидов. А КаДэТэТри не хотел бы стать причиной лишней паники на планете, которая стоит на пути Вогонского Строительного Флота. Жители этой планеты достойны мирного финала. А КаДэТэТри достоин того, чтобы скрыться с этой планеты без лишних проблем.
Одной проблемы ему более чем достаточно.

Проблема, кстати говоря, зря орёт на него и зря требует «перестроиться» и «еблан», что бы это не значило.

– Почему ты на меня орёшь? – сконцентрировав всё своё недовольство и весь свой словарный запас, произносит КаДэТэТри, не скрывая нервозности.

– Чёзахер? Я не понимаю, – глубоко вздохнув КаДэТэТри набирает высоту, устав маневрировать между земными автомобилями. КаДэТэТри нажимает несколько кнопок на сенсорном экране и отпускает штурвал – автопилот справится с тем, чтобы прибыть к следующему месту назначения.

КаДэТэТри ловко и грациозно, – в полуприсед, спотыкаясь о ручной тормоз, расположенный между креслами, – вылезает из-за штурвала в салон шаттла. Через пару секунд он швыряет в своего непрошенного автостопщика потрёпанным разговорником, который использовал для освоения основ земного языка. Одного из них. Того, который сейчас он категорически не понимает. – Используй существующие слова.

Шаттл мерно загудел, меняя направление, – очевидно впопыхах и в панике КаДэТэТри направил шаттл не в ту сторону, в которую нужно было. Ещё один его недочёт. Ещё один удручающий момент его биографии, который КаДэТэТри вычёркивает из памяти в сию же секунду.

– Я высажу тебя на следующей остановке, господин торговец, – уверенно говорит КаДэТэТри, – это будет… – он облокачивается грудью на кресло капитана и присматривается к экрану, – через… – КаДэТэТри сам себе, в уме переводя квантовые единицы измерения времени в земные, – двенадцать тысяч земных секунд, в населённом пункте Бандар-Сери-Бегаван, – название столицы Брунея КаДэТэТри произносит с лёгкостью, присущей людям, в чьих именах около пятидесяти письменных знаков. – Думаю, это недалеко от этого… от Москвы. Всего двадцать четыре тысячи секунд на дозвуковой скорости… Быстренько доберёшься обратно сам, – очень спокойно говорит КаДэТэТри, стараясь не акцентировать внимание на том, что и он, и его попутчик находятся в крайне неловкой ситуации, усугубляемой их не доверительными отношениями и взаимными претензиями.